Сплоченность [Перевод с белоруского] - Микола Ткачев

16

Прошло две — три минуты, пока привели Никодима Космача. Но и это короткое время не удалось Рауберману провести спокойно. Пришлось снова у телефона держать ответ перед начальником гарнизона. Ничего, кроме неприятных известий, он сообщить не мог и опять должен был выслушивать оскорбления, брань и угрозы. И опять стук брошенной полковником телефонной трубки показался ему пистолетным выстрелом.

— Из-за вас я должен терпеть от начальства! — накинулся Рауберман на Никодима Космача. — Говори, признавайся!

Он с размаху ударил старика по лицу. Космач покачнулся и, опасаясь нового удара, попятился на шаг. В глазах его блеснули искры гнева.

— Видишь ее? — махнув рукой в сторону Нади, крикнул Рауберман. — Видишь? И тебя так же отделаю, если не признаешься. Какое задание дали тебе партизаны? Где они?

— Да что вы, вот выдумали! В первый раз слышу!

— Врешь, свинья! Отвечай!.. Застрелю, если не скажешь, кто тебе и ей давал задание.

— Какое задание? Все получилось само собой.

— Врешь! Ты помогал Поддубному, тебя поймали у забора. Убегал? Отвечай! — кричал Рауберман, схватив Космача за бороду.

— Ну, убегал.

— Куда?

— Следом за Поддубным.

— К партизанам? Признавайся! Она о тебе все рассказала, — кивнул Рауберман в сторону Нади.

— Не могла она соврать. Отстаньте от меня.

— Нет, ты мне скажешь! Где партизаны?

— Пусти, не мучай!

Но Рауберман не отставал. Дергая Космача за бороду, он жестоко бил его.

— Пусти! — снова крикнул Космач и, тряхнув головой, изо всех сил оттолкнул коменданта.

Рауберман упал бы, если бы не наткнулся на стол. От сильного толчка стол отъехал к окну. Гопке, до сих пор молча сидевший у окна, испуганно вскочил с кресла. Какое-то мгновение он постоял в замешательстве, затем вместе с Рауберманом набросился на Космача. Они прижали его к стене и начали бить кулаками. Космач сначала беспомощно съежился, но потом вдруг с яростью одного за другим отбросил от себя палачей. Рауберман снова наткнулся на стол и тут же выхватил из кобуры пистолет. Космач увидел это и, как будто потеряв со страху разум, завопил:

— Расскажу, расскажу. Не стреляйте!

Но что он, кроме лжи, может еще сказать? Ничего. И все-таки закричал. И закричал только потому, что не выдержал побоев, испугался.

— Ну, говори, — с надеждой произнес Рауберман и опустил пистолет.

Космач понуро стоял у стены, он переводил дыхание и ладонью стирал с лица кровь. Напротив него застыли Рауберман и Гопке. Они ждали сведений, но вместо них услышали вдруг мощный гул самолетов и затем близкие взрывы.

Рауберман и Гопке бросились к окну.

Очнувшись, Надя шевельнулась, приподняла голову и стала вслушиваться. «Неужто наши?..» — подумала она и, чувствуя, как сильно забилось сердце, с трудом встала на ноги.

Шум самолетов вывел и Космача из оцепенения. Он отшатнулся от стены, выпрямился и насторожился.

Где-то на Зареченской улице снова прогремело несколько взрывов. Дом тряхнуло, зазвенели стекла, с потолка и стен посыпалась штукатурка. Гопке выбежал из кабинета. Стука дверей не было слышно: их заглушила новая, еще более мощная волна взрывов. «Бьют по мотобатальону и по складам», — пронеслось у Раубермана в голове. Ему хотелось выбежать из кабинета, но он боялся, что уже поздно, что до блиндажа не добежит. Прислонившись к простенку, он с ненавистью смотрел на Надю и Никодима, которые теперь смело стояли посреди комнаты и с торжеством и надеждой глядели на улицу. Если бы эти люди не были ему больше нужны, он тут же выпустил бы им в лицо все пули из пистолета. Но они нужны еще, особенно этот бородач, который наконец не выдержал, сдался. Из него он вытянет немало сведений, а потом и от нее, от этой упрямой девки, легче будет добиться признаний. А развязать ей язык надо обязательно, потому что она, наверное, больше знает, чем бородач. Нет, клубок он распутает. Вот окончится бомбежка, и тогда он снова возьмется за дело, и возьмется более решительно.

Взрывы гремели в разных концах города. Прислушиваясь, Рауберман нервно покусывал губы, прикидывал: «Бомбят район аэродрома… казармы у парка… штаб полка… автомастерские… Самые важные объекты. Кто дал им такие точные сведения?..»

Через несколько минут самолеты прекратили бомбежку, но открыли пулеметную стрельбу. Один из них вдруг зарокотал где-то совсем рядом с домом жандармерии. Рауберман испуганно втянул голову в плечи и сполз вдоль стены на пол.

Самолет прогремел над улицей и, слышно было, стрелял уже где-то над центром города. Тогда Рауберман, довольный, что беда миновала, подскочил к Наде и Никодиму и, размахивая пистолетом, прокричал:

— Все! Напрасно радовались! Сейчас продолжим разговор!

В комнату влетел адъютант. Уставившись на Раубермана, он не то с удивлением, не то с восхищением спросил:

— Вы были здесь?

— А где же? Я ведь не то, что мой адъютант, — с ноткой гордости в голосе ответил Рауберман и приказал: — Альберта сюда!

Адъютант вышел. Вскоре на пороге появился солдат. Увидев его, Надя вздрогнула. Это был тот долговязый сутулый палач, который каждый раз до беспамятства избивал Поддубного.

— Где партизаны? Говори! — крикнул Рауберман Космачу и, взглянув на Надю, прибавил: — А ты смотри, как будем его бить, если не признается. И тебе будет то же…

— Не пугайте! — гневно блеснула глазами Надя и, став рядом с Никодимом, крикнула: — Бейте сразу обоих! Стреляйте!

— Дитятко ты мое, дитятко! — растроганно прошептал Никодим и дрожащими пальцами погладил Надю по плечу.

Рауберман, удивленный мужеством этой девушки, свирепо крикнул Альберту:

— Бить! Бить!

Но тот словно не слышал приказа: он испуганно смотрел в окно — откуда-то со стороны Заречья приближалась сильная автоматно-винтовочная перестрелка. Услышал стрельбу и Рауберман и тоже застыл в настороженной позе.

— Партизаны! — показался в дверях адъютант и исчез.

Рауберман подбежал к окну, но сразу же отшатнулся: по улице вихрем неслась группа конников с красными нашивками на шапках и на ходу стреляла из автоматов. Рауберман видел, как из блиндажа по ту сторону улицы выскочили его денщик и Гопке, они пытались скрыться за домом, но были скошены автоматной очередью.

Вслед за конниками на улице показались пешие партизаны. В комнату шквалом ворвалось «ура». Альберт выскочил в окно, выхватил из кармана пистолет и, притаившись за углом дома, начал стрелять в партизан. Рауберман оглянулся на Надю и Космача и вздрогнул — они шли на него.

Он отскочил назад и выстрелил. Надя покачнулась, схватилась за левую руку, но продолжала идти. Космач замер. Сейчас фашист выстрелит в него. Если он, Никодим, хочет жить, он должен сбить с ног этого людоеда и обезоружить его. Космач рванулся вперед и схватил Раубермана в тот момент, когда он во второй раз выстрелил в Надю. Она упала — это Космач хорошо видел, когда сцепился в поединке с фашистом.

Руки Космача были крепкие и хваткие, как клещи. Ему приходилось иногда поднимать такие тяжести, что многие только диву давались. Сейчас, охваченный яростью, он чувствовал в них неизмеримую силу.

Схватив Раубермана за руку, он так сжал ее, выворачивая, что тот, вскрикнув, сразу же выпустил пистолет. Окрыленный этим успехом, Космач стал еще более решительным. В одно мгновение он схватил Раубермана за горло и, прижав к стене, начал его душить.

— Вот тебе, гад! Вот!.. — кричал он, стукая фашиста головой о стену.

Рауберман пробовал сопротивляться, но это только сильнее злило Космача. Он вдруг ухватил фашиста за ногу и, дернув к себе, повалил его на бок. Стукнувшись о пол, Рауберман от боли и бешенства зарычал. Но Космач с еще большей злобой навалился на него и продолжал молотить своими тяжелыми, как гири, кулаками.

В своей ярости он даже не услышал, как в комнату вбежали партизаны. Он увидел их только, когда они оттащили его от Раубермана и поставили на ноги. Кто-то крикнул ему прямо в ухо:

— Стой! Убить сразу — слишком легкая смерть для гада!

Волнение сжимало Космачу грудь, он не мог выговорить слова, зато слезы вдруг градом посыпались из его глаз. Он не прятал их от этих людей, которых так долго обходил и чурался.

В комнату вбежало еще несколько партизан. Одного из них, чернобрового, широкоплечего, быстрого в движениях, Космач узнал сразу: это был брат его деревенской соседки — Борис Злобич.

— Где она, где?! — окинув сверкающим взглядом комнату, еще с порога крикнул он.

Партизаны расступились перед ним, и он замер на месте. Мгновение он стоял, как окаменелый. Потом бросился на колени, приподнял Надю и, прижав к груди, опять как будто замер. Только чуть вздрагивали его плечи да пальцы торопливо перебегали по Надиному виску, отыскивая пульс. Вдруг он поднял голову и крикнул: